Зеленовато-фиолетовое пятно моря, запах тутовника и малины из сада на берегу. Камни из спрессованных временем ракушек.
“Так, сегодня зайди ко мне! — кричит секретарь комитета. — Я тебе покажу, ты меня надолго запомнишь! Занятой какой нашёлся. Меньше выговора с занесением...”
  Тишина. Деревня. Свет луны отражается в окнах, блестит далеко за деревней в озере, стелется в тумане над лугом. В хате горит свеча — экономят электричество. И в тишине голоса родных деда и бабушки.
— ... Пачакай з бульбай, спачатку сена з поля прывезцi. Нешта ў апошнi час сэрца мае ные...
  “Нет, Дима, я не твоя девушка. Я его люблю, вообще-то не люблю, но мне с ним лучше, чем с тобой.”
  Но кроме тебя у меня нет никого в этом городе: ни родных, ни близких. Я думал, что нужен тебе, потому и пришёл.
  “Пожалуйста, приходи, мне будет приятно поболтать с тобой. А твоей я больше не буду, никогда. Я верна ему.”
  Улица ночного города, она так же пуста, как и моя душа. Только какие-то шорохи, звуки, фонари и звёзды. И деревья, похожие на добрых леших с закрытыми глазами.
  ВО ВСЁМ ЭТОМ ТАЙНА И ВЛИЯНИЕ КОСМОСА.
  “Назначаем тебя ответственным по сборам, сдачам, за творческую активность, за явки на собрания...”
  После занятий я пишу. А теперь должен отвечать за сборы и явки, когда же я буду писать?
  “Обойдемся мы и без твоей писанины.”
  Вам это не нужно? Вам это не нужно...
  Мама шла домой поздно вечером, несла печатную машинку, чтобы работать всю ночь. Наверное, не поняли, что это — ограбили, стала кричать — избили.
  Мама, я люблю тебя!
  Мы жили на берегу моря: я и Месяц. Месяц приходил по вечерам, элегантно одетый, садился в соломенное кресло и мы беседовали. Он был совсем белый, наверное, седой. Когда он приходил, всё вокруг становилось очаровательным и хотелось вечно жить. И мы беседовали о людях, которые говорят, что нужно быть чуткими, добрыми, честными, а сами подличают и навязывают другим свои мелкие, эгоистические пороки.
  “Приятно видеть твои добрые глаза. Хорошо, что пришёл. Возьми гитару, спой что-нибудь весёлое.”
  А вы не замечали за собой, что когда думаешь о радости, становится грустно, думаешь о грустном, становится радостно? А как часто вы задумываетесь над тем: кто вы есть среди людей и становится ли им лучше от того, что вы существуете? “Если у тебя плохое настроение, то не порть нам праздник.”
  Иногда я смотрю из глубины себя и вижу людей, как будто в первый раз, и радуюсь, что есть во вселенной такие существа, и счастлив, что я — человек.
  “Здравствуй, Дима. Если ты захотел стать актёром, то ты им станешь, я верю в тебя. Только работай, не упускай время. Почему так долго не пишешь? Я уж думала, не случилось ли с тобой чего. Позвонила твоим родителям...”
  Спасибо, спасибо вам, Нина Алексеевна, что приходя из театра домой, уставшая, вы помогаете мне всём, чем можете. А ведь мы могли прожить всю жизнь и не знать друг друга. Я верю, что вы не одна такая на свете, что мы не одни...
  Морозное утро. Снег хрустит под ногами. Представляю, как сейчас хорошо в деревне. Пронестись по улице в санях и чтобы женщины у колодцев восхищенно смотрели вслед.
  Но мы в городе, где по улицам спешат толпы народа, каждый в себе, из себя — неприлично...
  Вот от толпы отделяется девушка и входит в общежитие института. Поднявшись на шестой этаж, в комнату, где кроме неё живут ещё две студентки, она достаёт из сумки банку малинового варенья и, поставив её в тумбочку, говорит подругам: “Варенье, пожалуйста, не трогайте, я буду им лечиться”. Выходит за дверь, ждёт пять минут и, ворвавшись в комнату, застает оставшихся в ней девушек пробующими варенье большими ложками. Варенье застревает у них в горле, они краснеют и улыбаются.
  “Митюха, плюй на всё и береги здоровье! Тебя назначили на главную роль в курсовом спектакле, тебя часто приглашают на телевидение, у тебя есть деньги. А тебя, видите ли, волнует судьба человечества. Смешно! Ты пока ещё никто, ты маленький человек, такой как я, как все, так подумай прежде о себе.”
Жил парень и его называли шутом, а он просто хотел, чтобы всем было весело, он просто не любил постных лиц. Впрочем, шутом его называли только те, кого он ненавидел.
  Парень безумно любил девушку. Он сравнивал себя с Марком Антонием и был счастлив, что способен на такое сильное чувство. Наверное, девушка тоже любила. Когда они пришли домой, парень обнял её, трепетную, необыкновенную, и стал целовать в прохладные губы. Лаская друг друга, они снимали с рук часы и забывали обо всём на свете. Они наслаждались гармонией, которую рождала их любовь.
  И, вдруг, резкая боль, вскрик, сдавленное в груди дыхание.
  А когда, усталые, сели перед зеркалом приводить себя в порядок, девушка, уже женщина, вдруг расплакалась, покраснела: “Милый мой мальчик, как я люблю тебя”.
  И потом весь вечер, счастливые, они бродили по городу, заходили в кафе, смотрели друг на друга пытливо, по- новому.
  “Нет, Дима, я не твоя девушка.”
  Но кроме тебя у меня никого нет в этом городе!
  “Ты можешь приходить, мне будет приятно поболтать с тобой. А твоей я больше не буду, никогда. Я верна ему.”
Я не знаю, что со мной будет завтра. Люди, вы все мне дороги, я хочу, чтобы у вас в жизни было много чистого счастья, я хочу, чтобы вы не доводили друг друга до отчаяния. Я тоже хотел счастья, но всё как-то быстро и глупо получалось, может потому, что слишком спешил, может потому, что всегда был занят не устройством своей жизни, а другим и другими, теперь уже не могу вспомнить.
  Помню только большой двор в Кизляре, с яркими цветочными клумбами, яблонями, персиками. Я, четырёхлетний мальчик, стою посреди него. С увитой диким виноградом веранды на меня смотрит мама.
  Далеко за городом садится солнце и весь запад в золотых и малиновых пятнах. А с другой стороны уже подступает ночь, тишина и звёзды. И мне вдруг становится страшно, я бегу на веранду к матери, хватаю её руку, прижимаюсь к ней, кричу: “Мама, мама, а солнце зашло не навсегда?!”
— Ну что ты, успокойся, — отвечает она. — Солнце взойдёт завтра утром.
— А если не взойдёт?!
— Взойдет и будет светить тебе и всем людям каждый день, если на небе не будет туч.
  Потом, когда стемнело, удрав со двора, я долго бегал по безлюдным кизлярским улицам и думал, что всё-таки люди не любят тьмы, раз в своих домах зажигают электрический свет...
                                                                                                                                                1980