Испытание миром молчащих (Хроника конца Чёрного Века)
ИСПЫТАНИЕ МИРОМ МОЛЧАЩИХ
(Хроника конца Чёрного Века)
Игорь Журбин — автор книги стихов "Колодец", вышедшей в 1990 году в московском издательстве "Советский писатель". В 1991 году подборка его стихов была опубликована в первой советской "Антологии русского верлибра" (Москва; издательство "Прометей").
Стихи печатались в белорусских республиканских журналах и газетах, литературных альманахах и коллективных сборниках поэзии.
Автор сердечно благодарит спонсоров издания: фирму "НТЛ" в лице Александра Капитонова и Анатолия Юницкого.
© И. Журбин, 1995.
В канун Сатиа Юги оставляю человеческое свидетельство очевидца последних лет Чёрного Века
* * *
В эры варварства, как и в эпохи расцвета,
Всем запретам, бесправию, злу вопреки,
Эстафету проносят, рождаясь, поэты,
От практических выгод и благ далеки.
Как строители духа, невольники слова,
Чтоб в веках не терялась священная нить,
Они пишут стихи, понимая, что снова
Безнаказанно будут за слово казнить.
И когда они знают, что их не услышат,
И когда они лишние люди в стране,
Они пишут, чтоб быть хоть одним своим нищим
Человечество с Богом могло наравне.
1989
* * *
Дома полны арестантов,
дороги — разбойников и нищих.
В этом лесу ещё водятся звери —
мы спугнули лису на свалке мусора.
О, как велика наша свобода:
ни денег, ни дома, ни будущего.
Великие Бродяги, мы горды тем,
что ещё сохраняем человеческий облик.
Ограбленные и неузнанные,
мы ищем точку опоры для радости.
Но вселенская неприкаянность нашего духа
страшнее сожжения на костре.
1990
* * *
Бегущим по снежным полям облаков
в фиолетовой высоте слышен огромный поющий Голос,
великий и торжественный,
Голос, который нельзя остановить,
в котором отчаявшиеся голоса
ищущих друг друга нелюбивших влюблённых,
Голос Матери, рыдающей о гибнущих детях,
тревожный и предостерегающий, полный сочувствия,
мучительно родной Голос,
с болью непрожитых жизней,
глухим криком совести,
растерянностью обманутых надежд,
удивленным одиночеством забытых,
с привкусом смертной тоски.
Наверное, это и есть время:
наполняемая нашими душами вечность.
1984
* * *
Страдая от несовершенства мира,
а может оттого, что нету дома,
клочка земли, где был бы я — хозяин,
прошу я только чуточку участья,
ничтожную попытку пониманья,
к обеду чая, сигарету с фильтром,
своё жильё, немного верных денег,
чтобы я мог для вечности работать, —
она ведь, как известно, не заплатит.
И, может быть, нашёл бы я возможность,
чтобы лечить тоску и угрызенья,
чтоб избегать отчаянье и скуку
и заглушать нелепость грубой жизни
немыслимым по жертве и расплате
сжимающим пространства песнопеньем.
1990
Знамение
А первой вспышкой детского сознанья,
Когда второй на свете жил я год,
Судьбы знаменьем и предначертаньем
Запомнил ярко странный эпизод:
В Махачкале, на улице у моря,
В глаза бил свежий густо-белый свет.
Заметив, что родители не смотрят,
Я побежал в кирпичных стен просвет.
А там, на куче мусора зловонной,
Подняв истошный леденящий вой,
Как символы начал борьбы исконной,
Сцепились кот с собакой в смертный бой.
Разодранных боков светилось мясо,
Открытой боли крик алел в клоках,
Но легче смерть — легко бы каждый спасся -
НАСТАЛ ПРЕДЕЛ терпеть извечный страх.
И эту безысходную картину
Я вспоминал не раз. Но лишь сейчас
Я различаю грустный поединок
Стихий, начал, народов, жизней, глаз.
И на Земле, как на гниющей свалке,
Без шансов переждать иль отступить,
Добро и Зло сцепились в смертной схватке,
И в это время выпало мне быть.
Через людей вершат свой суд стихии
И спроецирован из тьмы времён лучом
Мой путь, и в столкновенья роковые
Зло пресекаю огненным мечом.
Меня не победить, но я не победитель.
Тот символ многозначней с каждым днём:
Мной КОНЧЕН СЧЁТ, я уравнял числитель
В соотношении с его дробящим злом.
Друг в друга антиподы РАЗРЯДЯТСЯ
И в муках человека и Земли
Незримо эволюции свершаться:
Огни сознаний новых расцвели,
Эпохи, наступившей в эти годы.
1989
* * *
Здесь, на этой планете, я один,
Соглядатаи есть, враги и нейтралы есть.
Здесь, в дичайшей пустыне, непобедим
Я стою пока. Я пока ещё здесь.
Этот свет, света и цвета,
Перепутавшиеся в пути,
Но каждый отдельно предстанет там,
Где счастье сможет найти.
Эта грусть и эта тоска,
Шевеление тайны в груди,
Прилетевшие издалека
Не устанут до счастья идти.
Если дом — это только я,
Что до места мне, где лишь чахну?
Ведь за каждое место, где ты стоял,
Ты заплатишь бесценною платой — прахом.
Так куда ж мне себя нести
По дорогам железного века? Или снова в себя уйти
И закрыть за собою веки.
1993
* * *
Я сижу за столом не в своей квартире
и боюсь повториться, ибо жизнь всё та же:
то же бесправие, та же бессмысленность лиц на
дорогах,
перерыл весь шкаф — ни одной уцелевшей рубашки,
кроме белой, хранимой на крайний случай.
Помолчать или просто поспать спокойно,
чтоб настроиться по тишине, побывать в глубине
себя, как в утробе матери,
всё труднее с годами в пустыне Державы,
где уже невозможно уйти в пустынники.
И я вижу теперь, красота и любовь,
что маячат в грядущем,
для меня невозможны при этом теле в мире,
где рост человека воюет с размером костюма,
чужой квартиры, страны, планеты,
невозможной даже и в качестве точки опоры,
когда темя упёрлось в фундамент отчаянья.
1991
* * *
Мне скоро тридцать, о какая бездна
пролегла жутким калейдоскопом
от моего рождения, тихого и спокойного,
со слабым непродолжительным писком в ночи,
как рассказала мне мама моя, матерь мира.
Сколько раз обновился корабль моего тела,
разбиваемый тёмными тупыми волнами?
Корабль, в сердце которого беспомощный
огонёк моей сути в светильнике глаз —
с потенцией огненного урагана.
Не скрывай от меня этот ужас прижизненной смерти!
Заключим перемирье и будем друг к другу лояльны.
Как удушливо одиночество ожидания,
непонятна ревность Высшего существа,
лишающая меня любви земной женщины.
1992
* * *
Не от хорошей жизни вчера исчерпал я
всю энергию, отпущенную мне на сегодня.
И вот на меня обрушилась тяжесть молчания,
грозное испытание невесомостью неприкаянности,
миром молчащих.
В этом неравном, противоборстве человека и бездны
так непросто из жизни не выскользнуть.
Научи не свершить меня непоправимое.
Ведь за каждый мой шаг так жестоко заплачено.
И когда я начну говорить,
примири меня с тем, что я знаю,
примири меня с тем, что со мною случится.
1990
* * *
Плавать под водой с открытыми глазами,
чувствовать соль во рту, вдыхая морской ветер,
ощущать всем телом свежую мощь
этой солёной глыбы,
радоваться за всех умерших предков
этой гигантской пульсирующей капле,
звенящему зною золотого воздуха,
невыразимой остроте
восприятия собственной жизни,
остающейся как бы навечно
в жаре ускользающих полдней.
Радоваться всякому дню и возможности действий.
Ибо на миг вышедшим из глыбы небытия
не найти большего смысла в мире,
чем радость жизни.
1990
Приглашение в будущее
Прошлого нет, потому что душа чиста.
Отказываюсь от тоски и уныния.
Смотрю в беспредельность будущего.
Иду по дороге бессмертия в Родину Света.
От непостижимой необъятности Высших
Миров, радость переходит в ошеломляюще
невыразимую торжественность.
Была б невыносима красота и величие
этого Океана маленькой песчинке,
если бы не любовь добрых Старших Друзей,
терпеливо улыбающихся нашему упрямому
неразумию.
И смерти уже нет, ибо сознание отныне
беспрерывно, а возможность оставлять
или строить плотное тело
зависит от добровольного желания.
Однако, пропадает интерес временно заниматься
временными делами, тем более, обременять
себя преходящими вещами и низкими связями.
Выбираешь Вечное Дело и Вечных Спутников.
Но оглянувшись назад, на ослепшее от жадности
человечество, превращающее Землю в свою могилу,
сердце сожмется нестерпимой жалостью
и смертельной тоской, усугубляемой своим
счастливым состоянием. И в который раз
протягиваешь руку помощи.
1991
* * *
"...вы Божия нива"
1 Посл, к Коринф.
св. ап. Павла
Гонимые Чернобылем, хотя у каждого из нас свой Чернобыль, мы вынуждены проверять собой людей, ища и не находя приюта, в отчаянии и ужасе от размеров пустыни, где урожай уже собран и остались одни сорняки.
Все добрые учения мира не оправдали себя на этом полигоне, но и те, научившиеся жить вечно безответственные селекционеры, вогнавшие нас в этот чудовищный эксперимент, добра ли желали нам? Или построили эту гигантскую ферму, чтобы пожирать лучших из нас?
И нам остаётся только опять пролить кровь, пот и слёзы — очистить организм для новых страданий, покурить анашу, повеситься, — всё равно в этом мире для нас нет денег, да и огненных всадников апокалипсиса уж давно не поднять из ничтожества.
1990
* * *
Я требую лишь Высшей справедливости
Во всех Мирах, где проходил с тоской
И наблюдал их жизнь с брезгливостью,
И с их возможностью слиянья с красотой.
Печально ждать, где время безвозвратно,
Неповторимы состоянья, звуки лир. —
Для уходящего в Единое обратно,
Где он сегодня, там и Высший Мир.
1992
* * *
Невмоготу с судьбой мириться
Тому, кто умер, но воскрес,
Кто и в горящей колеснице
Врывался в таинства небес.
Кто видит цель и знает цену,
Коварство опытных врагов,
Кто мир материи измерил
Пространствами своих стихов.
1988
* * *
Иллюзии, фантазии, мечты,
Предчувствия счастливой жизни в теле
В сознаньи нагнетаются неделю,
Чтоб разрядиться правдой пустоты.
В безрадостном труде и нищете,
В стране, где всюду грязь, развал и ругань,
Вперёд манит мираж, но каждый угол,
Достигнут будучи, лишь убедит в тщете.
Замкнулся мир вовне, но даль сердец
Сквозит до беспредельного пространства,
С настойчивым и странным постоянством
Вселяет веру в Праздник, жаль, не здесь,
Где в замкнутом кругу: базар—работа—дом,
Рождение—учёба—свадьба—дети,
Зашоренные тьмой, несутся люди к смерти.
И воплощаются в беспамятстве потом.
И всё это при том, что каждый час
Возможность счастья между нами веет,
И жаждет дух любви, и солнце греет,
Но эгоизм и глупость держат нас.
И жизни дней банальное клише,
Способное маскироваться чувством,
Незыблемо, пока не станет чуждым...
Ждать нечего. И некогда уже.
1995
* * *
Земная власть запрещает творчество,
Небесная — просит творить.
Творец между молотом и наковальней
Корёжится, чтобы жить.
Но искры огня рассыпаются
Миру светить.
1993
* * *
Как из пекла вырвавшийся на часок,
Осмотреться, осмыслить, набраться силы,
От вокзалов, где я умирал и никто не помог,
Кроме Бога, таблеток. И то напрягая жилы
Сверх предела. В бредовой чумной стране,
Где пируют до рвоты и рвут с дураков три шкуры,
Где природа, истерзанная на нет,
Человеку мстит, разъярённее древних фурий.
Измочаленный, полуживой — из последних сил,
Как в пустыне к оазису видевший смерть каравана —
Я нырнул с головою в Карпатскую свежую синь
Горной дымки, дымка над костром, тишины долгожданной.
Вспоминал этой жизни весёлый шальной карнавал,
На который, как видно, не зван иль пришёл слишком рано.
И звезда мне мигала, как будто звала в караван
Уходящих навечно из грубого адского плана.
1993
* * *
В пограничной области сна, перед явью,
поймал себя на том, что моё "Я",
оставляющее тело во сне,
намного значительней меня в сознательной жизни,—
скрывает в подсознании бездну информации,
живёт своей сложной жизнью,
имеет друзей, что мне незнакомы воочию;
мой век для него до смешного короткое время,
ведает всё от начала времён,
как и когда я умру,
но смотрит дальше этого горизонта;
участвует в какой-то опасной игре,
где нельзя опоздать, ошибиться,
и стремясь ВОПЛОТИТЬ себя в Высшем и Добром,
куда-то спешит, где ему будет лучше.
1990