Неудержимый листопад
Отрывок из поэмы "Неудержимый листопад" Степан Гаврусев (перевод Игоря Журбина)
то отзовись мне звонко,
  А далеко – скорее приходи,
  Моих усталых век, рукою тонкой,
  Коснись. Тепло в глаза мне погляди.
  Тебя я пристально высматриваю в далях,
  Хоть ласточкой на мокрых проводах
  Отщебетало лето, – и гадаю,
  О чём бубнит по жести крыш вода.
  Мне нужно ощутить твои ладони,
  Расслышать голос сквозь осенний свист.
  Что говорить –
и на безлистом клёне,
  Как сердце, бьется одинокий лист.
  Ведь ты же знаешь, – шум листов зелёных
  На всех путях скитается за мной,
  Улыбок солнечных и горя слёз солёных
  Отпущено мне мерою земной.
  Дожди налили доверху колодец
  Водой синеющей мерцаньем грозовым.
  … Так почему ж ты утром не приходишь
  С ведром за пенным молоком парным?
  Лук гонит вверх зелёненькие струйки,
  Земной поклон укропу с огурцом!
  Ну не косись ты на меня, бабулька,
  Крюком согнувшись над своим кийком.
  Не для набега сад я озираю:
  Уже давно здесь яблоки не тряс.
  Зелёный лук жую я, обжигаясь,
  Да так, что слёзы катятся из глаз.
  А гряды – рай. Огурчик в чёрных точках,
  С полоской желтоватой вдоль спины,
  Глядит цыплёнком. В сорока сорочках
  Запарившись, вылазят кочаны.
  Подсолнух – сельский франт, хмельной немного, –
  Шатает в стороны под лёгким ветерком.
  Как поросёнок, тыква на дороге,
  Сомлев, лежит с закрученным хвостом.
  – Ах, что за хлопец …
Так и прётся в гряды, –
  Бабуля шепчет, сев на борозду.
  Ужели не поймет, какая радость
  Мне видеть её внучку – сироту.
  Пока же хлеб шумит на поле житом,
  Картошка шевелит сухой подзол,
  Идёт Галина в фартуке расшитом
  И огурцы срывает на засол.
  Трепещет в дымке призрачной болото,
  Гудит над ухом сонная пчела, –
  Морит жара.
Вдруг тучи мимолётной
  Густая тень меж нами проплыла.
  Затопал дождь десятком тонких ножек,
  Пошёл скакать усердней, тяжелей.
  И ловко подхватив своё лукошко,
  Галина в дом направилась быстрей.
  Но задержалась по пути с соседкой,
  Нарочно, чтоб я видеть мог? –
  Как дождь своей прозрачно-синей сеткой
  Её опутал с головы до ног.
  И пыль, обмыв на мураве примятой,
  Зашастал бойко в ивовых кустах,
  Не хуже, чем подкупленный оратор,
  Так пыжится в шипящих пузырях.
  Жаль, не мастак я на дела на эти:
  Чтоб так шуметь и тешиться с себя.
  Но знаю твердо – есть слова на свете,
  Каких никто не скажет за тебя.
  Недаром помним мы до самой смерти,
  Как признавались первый раз в любви:
  Блестит в глазах, как лучик многоцветный,
  То слово – а попробуй, назови …
  Оно в тебе – волнующим прозреньем,
  Как свет, явило тайное души,
  Когда на взгляд ответ – сердцебиенье,
  И кровь кипит, и голову кружит,
  Предощущеньем праздника, слезами,
  Восторгом, новизной, в конце концов
  Неповторимостью…
С вязаньем
  Моя Галина вышла на крыльцо.
  Чудесно под дождем прохладным, летом:
  Стоишь, а он щекочет по спине.
  Она же, через струй тугую сетку,
  Едва заметно улыбнулась мне.
  Вдруг солнце осветило дали… Хочешь –
  Я руку протяну – бежим со мной!
  Не бойся, если ноженьки промочишь, –
  Там столько света! Лучик золотой,
  Запутавшись в твоих блестящих спицах,
  Лёг радугой на связанный узор.
  Неужто ты не можешь поступиться
  Вязаньем и придти ко мне во двор?!
  Тебе ж удобней прятаться в укрытьи,
  Легко молчать, склонив головку вбок;
  С платка скользнул, разматывая нити,
  И покатился, прыгая, клубок.
  Как детский мячик скачет по ступеням,
  По мураве набрякшей, по земле.
  Иди за ним, как требует поверье,
  Увидишь – приведёт тебя ко мне…
  И ей в воде возникла вдруг потребность,
  И вот стоим мы близко-близко вновь.
  В колодце светится осколок неба
  Квадратным зеркалом, темнея у краёв.
  Что эткий щедрый? – удивляться надо ль:
  Счастливый, что с любимою стою.
  Скорее ставь пустые вёдра рядом, –
  Тебе я воду из своих налью.
  Задел рябиновые грозди – звонко
  В ведро упали капли, на воде
  Плывут круги, как тонкие перстёнки,
  Хоть их любимой на руку одень.
  Не знаю, с кем обручена ты будешь,
  И кто придёт твою фату снимать.
  Я не сказал, что я тобой разбужен,
  А догадаешься ли ты сама?
  Когда под вечер просыпалось эхо,
  А солнце падало за крыши отдохнуть,
  Спросил я тихо: – Сходим за орехами?
  Подумав, ты сказала: – Как-нибудь…
  И этим грустным, окрылившим словом
  Я наслаждался, в грёзах распалясь,
  Я весь дышал им!..
      В мареве лиловом
  Расплавленная нежилась земля.
  Горячий воздух плыл над житом спелым,
  В колосьях шелестел сухой волной,
  И небо оглушало птичьим пеньем,
  Слепило необычной синевой.
  А мы с ней шли по полевой дорожке
  И затаённую улыбку глаз её
  Я наблюдал тайком, с невольной дрожью,
  Не в силах скрыть волнение своё.
  Улыбка девушки – таинственная ясность,
  Прозрачная загадка и сейчас –
  Мгновенный страх, доверчивая радость,
  Пугливая решимость и печаль.
  В то время я отдал бы слишком много,
  Чтоб мне она понятною была,
  Как чувства, мысли личные…
      Дорога
  Нас в тишину лесную привела.
  Здесь в одиночестве задумчивом и светлом
  Берёзы девичьи венки свои плели.
  И хвои строгие молчали безответно,
  Как жёны терпеливые земли.
  А вот и куст ореховый ветвистый,
  Но не везёт нам что-то, как на грех:
  До нас он кем-то был обобран чисто,
  Одни вверху болтается орех.
  Ну на кого я обижаться стану?
  На то он лес, чтоб брать любому здесь.
  Галина просит: – Я орех достану…
  Полезла вверх. И вдруг вершина – тресь…
  Качнулись заметавшиеся ветки,
  Случилось всё в неуловимый миг,
  И вот стою – счастливейший на свете,
  Я – подхватил… ты на руках моих!
  Как сердце бьётся в напряженном теле
  Под кофточкой тугой… И как оно
  С моим созвучно сердцем!.. Неужели –
  Сегодня они бьются заодно?
  Мне руки обжигает твоё тело
  И вижу я себя в твоих зрачках.
  Орешина, присевшего несмело
  Птенца, качай нежней в ветвях.
  Он улетит, едва набравшись силы,
  Чтоб возвращаться после и не раз…
  Орешина недвижимо застыла
  И лишь земля слегка качала нас.
  Я на ноги её поставил робко,
  Не в силах удержать и отпустить.
  Мы вдруг пошли, не разбирая тропок,
  Лишь слышали, как бурелом хрустит.
  И лес шумел, и птицы пели дружно,
  Свои владенья ветер обмерял.
  И руку сняв мою с плеча: – Не нужно…
  Сказала шёпотом, почти не услыхал.
  Великое полей многоголосье,
  Высокое, как небо от земли.
  Нас обняло, как спелые колосья,
  Куда тропою прежней мы вошли.
  Какое необъятное раздолье.
  Где в голубени голуби плывут,
  Где песня страдная тонула в поле.
  Давно готовы, жатвы близкой ждут
  Комбайны…
  встретились мы снова –
  Она пришла на выметенный ток.
  Когда ржаной янтарною соломой
  Блестел на ветках не один листок.
  Дремавший тракторист, вдруг приосанясь,
  Пыль обмахнул с прокуренных усов,
  Мотор завёл – и взвыли барабаны,
  Глотнув струю шершавых колосков.
  И, кашляя так хрипло и натужно,
  Соломы ломкой кинули валы
  Под ноги людям. Посмотри, как дружно
  Гребут её и взрослый, и малыш.
  Не ожидал в себе такую силу.
  На руки плюнул. Постоял ещё.
  Огромный пласт я подхватил на вилы,
  Несу на стог, а пот ручьём течёт.
  Не грех по молодости силой похвалиться,
  Но много легче от того подчас,
  Что ты нигде не можешь уклониться
  От самых пристальных и нежных глаз.
  Движения расчётливы и быстры,
  И ощущенье: обернётся вдруг?
  И сам тайком глядишь на свои мышцы,
  Легко узлов раскручивая пук.
  Она снопы развязывает. В деле
  Дивчину вихрь объял. Уже роса
  Блестит над губками. Ресницы побелели
  И растрепалась русая коса.
  А кони жарко фыркают от пыли,
  Что неподвижным облаком густым
  Застлала землю – горизонты скрылись,
  Над крышами висит, как серый дым.
  За целый день уходишься немало,
  Докучно шею колят ости ржи.
  Хоть веки и окутала усталость,
  И не согнуть спины, рука дрожит, –
  Какая радость посмотреть под вечер,
  Как бронзовая высится гора:
  Колосья обметает свежий ветер,
  Хлеба, как солнце, золотом горят.
  О, незабвенный хлеб послевоенный!
  Хвала тебе сердечная всегда!
  Узнал я хорошо, как хлеб бесценен,
  В фашистской оккупации года.
  Кошмары, голод…
  Детство, на беду мне,
  Прошло под грохот ты и вой войны,
  Под пьяный хохот дикого безумья
  Захватчиков отцовской стороны.
  Я б не хотел тревожить тех печалей,
  Но с десяти годов, с тех детских дней, –
  Буханок меньше мы, чем мин видали
  И больше вражьих гильз, чем желудей.
  Потом опять сменила жизнь обличье,
  Но что-то мы утратили с войной
  Из довоенных лет навеки…
  Кличет
  И тишина, и луг, и плес речной.
  Рушник на плечи – и айда с обрыва.
  Разденешься поспешно на песке,
  Зажмуришься на миг нетерпеливо,
  Нырнёшь – заплещут волны в лозняке.
  Быстрей взбодриться – можно не стараться:
  Так холодом проймёт! Да под водой,
  Куда плывёшь – никак не разобраться.
  Давай наверх поднимемся… Постой:
  Да я ж столкнулся с Галочкой своею!
  Она – нырять и к берегу реки.
  И водяные обручи за нею,
  Спасательные будто бы круги.
  Хорошая, зачем же так спасаться?
  Или мала для нас двоих река?
  Или и вправду думаешь скрываться
  Ты, как плотва от щучьего броска?
  Колышется на волнах месяц зыбко,
  Скользнул прохладно по твоей спине,
  По смуглым локтям… Дорогая рыбка,
  Нам от самих себя спасенья нет.
  Взмахнул рукой, ещё, ещё и – возле
  Тебя плыву, любуясь наготой,
  И удивления внезапный возглас
  Звучит чудесней музыки любой.
  Смотри – над нами и под нами небо.
  И как с небес ныряешь в небеса!
  В туман вдруг канул месяц, словно в невод, –
  Двоим светло от гребня в волосах.
  Взлетают кверху брызги водяные
  И волны плещутся с шипеньем позади.
  Постой, чего ж ты волосы льняные
  Рукою поправляешь на груди?
  Иль это гребень месяцем белеет,
  Колышется, упав на воду тут?
  Так не стесняйся – лилии нежнее
  Тебе я в шёлковые косы заплету.
  Вот так – плыви, плыви со мною…
  Берег.
  Перед глазами – звёзды, тьмы стена,
  Да гребешок сверкнул в осоке серой.
  И в целом мире мы и – тишина.
  Струится из бездонья звёздный высев,
  Как на току пшеница – Млечный Путь.
  И оттого до недоступных высей,
  Как будто можно руку протянуть.
  Ступать по лугу скошенному колко.
  Не удивительно, что молча мы идём.
  Уже и в жите смолкла перепёлка,
  Как будто подавившись колоском.
  Из слов, давно подобранных в мечтаньях,
  Всё позабудешь, хоть уже дубы
  Над улицей светлеют…
  Синей ранью
  Воркуют голуби у Галиной избы.
  Ещё рассветный сумрак дремлет чутко
  И закурились первых труб дымки,
  Сама, как белогрудая голубка,
  Галина кормит голубей с руки.